Ломал ли Азеф странную и страшную комедию?

Ломал ли Азеф странную и страшную комедию?

Эсеры не отвечают. Отвечает Бурцев, полагая, что Азеф решился «откровенничать». Азеф назначает дату и место встречи: 15; августа, Франкфурт-на-Майне. Свидание состоялось.

Ломал ли Азеф странную и страшную комедию? Упивался ли собственным позором или, напротив, собственной наглостью? Принимал ли позу «гения зла», когда мерзость, возведенная в наивысшую степень, подергивается флером? Искренне ли плакался о детях, в свиданиях с которыми раз и навсегда отказала бывшая жена? Бог весть. Но вот что любопытно: Азеф предлагал взвесить — на кого, собственно, потрудился он с большим успехом — на царскую охранку или на эсеровскую партию? Он уверял, что в случае смертного приговора сам же его и исполнит. Эсеры опять не ответили.

То ли огорченный, то ли удовлетворенный, Азеф вторично исчез с горизонта. (В начале мировой войны его постигло возмездие. Вот уж чего он никак не ожидал, так это ареста по обвинению в шпионаже в Пользу врага, то есть Российской империи. Кайзеровская полиция упрятала Азефа в тюрьму. Четыре тюремных года доконали «гения зла». Его зарыли где-то близ Берлина; жаль только, что не вбили осиновый кол.)

Свою встречу с Азефом на Майне Бурцев подробно описал в газетах. Реакция Лопатина была гневной: сведений «о неприятельском лагере» Азеф дать не мог; газетная статья «имеет вид попытки разжалобить публику в пользу чадолюбивого иуды». И далее — о Бурцеве: «Неужели желание вызвать поскорее и во что бы то ни стало новый шум вокруг своего имени было так сильно, что человек не мог воздержаться от такой бестактности и повременить со своими сообщениями до того момента, когда они могли дать что-нибудь общеинтересное и притом антиправительственное и антипровокаторское, а не «слезницу» по поводу иудиной скорби?»1

На такую резкую критику Лопатин имел право. В сановном Петербурге очень были недовольны бывшим узником Шлиссельбурга: «А Лопатин там все в разных комиссиях...»

Выходило, что подсудимый Лопухин, выбросив за борт центрального агента, оказал огромную услугу не кому иному, как именно правительству: во-первых, спас кое-кого от будущих покушений; во-вторых, деморализовал социалистов-революционеров. (Пассовер сослался на письма рядовых эсеров: «Развал полный», «Все потеряли голову».) В заключение он сказал: Лопухина, как частное лицо, следует освободить из-под стражи. А если и привлекать к ответственности, то судить по уставу о наказаниях по службе. Выходило, что и эдак судить нельзя: какой же устав для отставленного от службы?..

Защитника не прерывали. Но защитнику не вняли.

Лопухина приговорили к пяти годам каторжных работ.

Сенат рассмотрел кассацию внимательно и с долей сочувствия: что ни говори, Алексей Александрович человек свой, высшего круга. Конечно, прискорбно... и т. д. Но, с другой стороны, и т. п. Не в каторгу послали — на поселение. И не к северным оленям — в благодатный Минусинск.